Баллада о страдающем губернаторе

Губернатор Еврейской автономной области Ростислав Гольдштейн оказался единственным главой российского региона, против которого ещё не введены американские санкции. Он заявил, что эта ситуация причиняет ему «моральные страдания» и что он готов подать в Страсбургский суд.

Далеко-далеко, там, где тучи качаются хмуро,

Где давно из людей не видали вообще никого,

От китайской границы по левобережью Амура

Протянулась на север Еврейская наша АО.

Здесь когда-то стояли аидов казачьи артели,

Из горла поглощая в район завезённый портвейн.

А потом всем кагалом, как птицы, они улетели,

И остался в живых лишь один губернатор Гольдштейн.

Ростиславу Гольдштейну досталась нелёгкая доля,

Жалкий жребий шлемазла, живущего в дикой глуши, –

Спозаранку глядеть на бескрайнее русское поле,

Ожидая увидеть в нём призрак еврейской души.

Только призрака нет. Он сто лет как растаял в Европе,

Даже тень его клюва под облаком не промелькнёт.

И глядит губернатор на горы, леса и отроги,

Вспоминая покинувший гнёзда еврейский народ.

А ведь сколько их было – Жидковичей, Зисманов, Кацев,

Цукерманов, Хаймовичей, Юдиных – всех и не счесть.

Но куда-то успело всё воинство это смотаться,

Одного лишь Гольдштейна оставив за старшего здесь.

Общей площадью тридцать шесть тыщ

километров квадратных

Распласталася область, которую создал Господь,

Но евреи в свой дом не хотят возвращаться обратно,

Где им в детстве далёком Россия обрезала плоть.

Улетели аиды из дальневосточного рая,

Никого, ни единой души на две тысячи вёрст.

Лишь забытый Гольдштейн сам себе говорит:

– На хрена я

Сторожу эту глушь, этот богом забытый погост?

Да к тому же ещё по совету чужого раввина,

Что жужжал, словно муха, имея виктимную цель,

Не включили его в санкционные списки Минфина

США в отношении губеров русских земель.

И теперь нет покоя душе перед странами НАТО,

Словно он их агент, затерявшийся в русском дыму.

Белым вороном длани свои распростёр губернатор

Над Еврейской АО, не упёршейся в хрен никому.

У других губернаторов жизнь фонтанирует круто,

Медным тазом в Европе накрыта недвижка у них,

Никуда из России не выехать дальше Сургута,

И на совести нет ни тревог, ни забот никаких.

А у Славы Гольдштейна солёная горькая влага

Застилает глаза, увлажняя раскрытый талмуд.

Все дороги свободны – хоть в Рим, хоть в Париж,

хоть в Гаагу,

Но душа негодует и просится в Страсбургский суд.